«Ухудшение отношений с Европой укрепляет веру в свою правоту» - Алексей Левинсон

РЕКЛАМА

Новый виток напряженности в дипотношениях Москвы и Брюсселя - старые разговоры об ориентации на Запад, разврате и Победе. Руководитель отдела социокультурных исследований "Левада-центра" Алексей Левинсон рассказал Euronews, что думают россияне о Европе сегодня и готовы ли они к «худшему», о котором их предупредил глава МИД страны Сергей Лавров, отметивший, что никаких отношений между РФ и ЕС «почти не осталось».

Левинсон: Когда-то референтами для того, что еще не называлось Россией, были народы и протогосударства к востоку - Орда, монголы, татаро-монголы. Политические образцы брались оттуда. Но с упадком этих восточных империй Россия оказалась периферией (в широком смысле - и географически, и культурно-исторически) начавшей бурно развиваться Европы. В понимании россиян у Европы есть важный эквивалент - Запад, который олицетворяет современность. Вот уже три столетия Россия пытается поставить себя на одну ступень с этим Западом с точки зрения развития во времени, но каждый раз часть общества сознает, что мы постоянно отстаем на один очень важный шаг.

Глава европейской дипломатии Жозеп Боррель уже констатирует, что Россия не оправдала ожиданий ЕС, «так и не став современной демократией». Есть ли надежда сократить отставание?

Левинсон: Через эпоху модернизации проходила и Германия, также осознававшая себя границей между востоком и западом. У нее была своя Европа, на которую отсюда смотрели со смесью зависти и презрения. Франция виделась как гнездо разврата, в том числе сексуального. А сейчас кто Европа, если не Германия?

Так что же такое Европа в понимании россиян?

Левинсон: Это важнейший референт в двух смыслах: положительном «мы хотим быть, как Европа» и отрицательном «Россия не Европа». Раньше были славянофилы и западники. Сегодня эти две установки сосуществуют в массовом сознании. В рекламе можно услышать про «европейское качество» - хорошее качество, все понимают, что Европа - это комфорт. Никто не думает, что в РФ живется лучше – только ценностно лучше: как лучше быть бедным, а не богатым... Но в последние годы можно услышать и о том, что Европа погрязла в «содомском грехе», и ей противопоставляется Россия как царство «естественных и правильных отношений», в том числе сексуальных. План секса вышел на первый план по сравнению с идеей бездуховности, коммерциализации чувств или эксплуатации человека. Более того Европе приписывают агрессию в сторону РФ: если в разговоре про США речь идет о вооруженной агрессии, то про Европу говорится о навязывании нам своей сексуальной морали.

Как воспринимают россияне возможное введение ЕС новых санкций в отношении Москвы из-за ситуации в стране с правами человека в связи с судом над Алексеем Навальным и жесткими разгонами манифестаций в его поддержку?

Левинсон: Реакция примерно та же, что после присоединения/аннексии Крыма и последовавшего осуждения России со стороны Европы: «То, что вы нас осуждаете, подтверждает нашу правоту». Ухудшение отношений с Европой укрепляет в некотором смысле приписывание себе разного рода позитивных признаков – веру в свою правоту, силу, нравственное превосходство. После Крыма россиянам удавалось самих себя убаюкивать соображениями о собственном величии на фоне ничтожества врагов в течение примерно четырех лет. Причем автоматические механизмы массового сознания тогда сыграли большую роль, чем пропагандистские средства. Пропаганда следовала «за». И сегодня Лавров эксплуатирует то, что в массовом сознании готово как продукт. В то же время, у этого типа сознания есть «нижний этаж», где все абсолютно наоборот, где и в 2014 году всем было понятно, что такое присоединение Крыма и война в Донбасе.

На фоне новой напряженности в отношениях российские соцсети наполнились обвинениями Европы в «неблагодарности» и напоминаниями о подвиге советского народа в ходе Второй мировой войны. Почему вновь возврат к этому моменту общего прошлого?

Левинсон: Для россиян осталась всего лишь одна безуслованя историческая ценность – Победа. Малейшее посягательство на нее, в частности, снижение образов, разговоры о том, как вела себя Красная Армия после вступления на территорию Восточной, а потом Центральной Европы, воспринимаются исключительно болезненно. Есть и идея монополизации победы: главный вклад внес Советский Союз, а про остальных нередко говорят, что они либо ничего не делали, либо просто мешали.

Есть ли у россиян другие «обиды»?

Левинсон: Болезненно воспринимается объединенная Европа: Советский Союз развалился, а Европейский союз процветает, да еще и он, а не мы, соперник США. И разговоры о том, что ЕС переживает трудные времена, все эти венгеро-польские попытки выступить против единства воспринимаютося с большим злорадством.

Многие ли россияне хотят сегодня эмигрировать в европейские страны?

Левинсон: Ситуации репрессий последних недель могли сильно повлиять на показатель если не реальной эмиграции, то желания ее, мысли о ней как о выходе из сложившейся ситуации. Мотивы делятся на биографические и политические. Есть люди без каких-либо претензий к власти, которые понимают, что ввиду своей профессии они просто лучше устроятся за границей. А есть и те, кто не считает возможным или для кого ввиду их деятельности вообще опасно оставаться сегодня в России. Но говорить о массовом желании эмиграции не приходится – речь не пойдет о десятках процентов.

В ком россияне видят альтернативу Европе?

Левинсон: Для граждан, живущих в европейской части РФ, а это абсолютное большинство, в качестве референта выступает и Китай. К нему нет моральных претензий, нет о нем представлений как о некой сексуальной реальности. Китай не является образцом жизни, «китайское качество» до сих пор значит плохое качество. Это идея того, что, кроме Европы, в одеянии страны есть и другой «карман»: нам есть куда продавать свой газ, свою нефть. При этом среди россиян сознание того, каких реальных размеров Китай – в количестве жителей, его экономического и военного потенциала – как бы отсутствует. Люди считают, что с Америкой мы примерно равны, хотя бы с точки зрения ядерного потенциала, что Европа, конечно, слабее в силовом отношении, а вот про Китай существуют остатки мыслей, что это все еще наш младший брат. При этом Китай воспринимается и как сила, которая оккупировала Сибирь и стремится захватить наши природные богатства. Это взгляд не из самой Сибири, а из Москвы и Воронежа. Ценность как Победы, так и нефти и газа подчеркивается тем, что на это посягают враги.